В прошлом месяце мы рассказывали о том, что осенью выходит из печати автобиография Деймона Хилла, публикация которой приурочена к дате, памятной для болельщиков со стажем – 20-летию чемпионского титула, завоёванного британским гонщиком, теперь уже бывшим, но до сих пор очень популярным у себя на родине.
В канун предстоящего своеобразного юбилея чемпион мира 1996 года вспоминал события своего лучшего сезона в Формуле 1 в интервью журналу F1 Racing.
«После двух весьма бурных сезонов (когда Хилл боролся за титул с Михаэлем Шумахером, но оба раза уступил) тот чемпионат сложился относительно просто, – рассказал Хилл. – К тому времени я уже был опытным гонщиком. Это был мой четвёртый полный сезон в Формуле 1, и я уже в полной мере освоился в Williams. И впервые получил машину, в полной мере адаптированную под меня, включая мои ноги 46 размера!
Эдриан Ньюи построил для меня отличную машину. Рост гонщиков обычно меньше 180 см и размер ноги у них соответствующий, поэтому педальные колодцы практически всегда очень тесные. А в те времена они были ещё теснее, потому что в машинах было три педали. Пространства между педалями сцепления и газа было так мало, что аккуратно и точно тормозить было затруднительно – ногу было просто негде поставить. Поэтому получить такую машину, как FW18, было настоящей роскошью. Эдриан постарался, чтобы она мне подходила, и у него получился настоящий шедевр.
В 1996-м Williams была лучшей командой, у неё были и лучшая машина, и лучший двигатель – Renault V10. Жак Вильнёв оказался хорошим напарником, нам было приятно работать друг с другом. В предыдущие два сезона стрессов было столько, что после этого 1996 год доставил максимум удовольствия.
Мне было комфортно в команде, там понимали, что у меня больше опыта, чем у Жака, и могли на меня положиться. Трассы, на которых мы выступали, для него были новыми. Так что я был зрелым профессионалом, да ещё и на 11 лет старше Жака.
Что касается непримиримой вражды с Михаэлем Шумахером в предыдущие года, то всё это было придумано прессой. Соперничество было не более напряжённым, чем с любым другим хорошим гонщиком. Михаэль был особенным в том плане, что он отличался характерными манерами, отношением к работе, но был и ещё один момент: он выступал в Benetton, и складывалось впечатление, что эта команда всё время пыталась прибегать к каким-то новым хитростям. На этом фоне я казался “послушным мальчиком”, который не помышлял ни о каких пакостях.
За пределами трассы я с Михаэлем не общался. Однажды в Австралии, в 1993-м, мы вместе отправились понырять с аквалангом на Барьерный риф, но оказалось, что познакомиться с этим парнем поближе невозможно. Складывалось впечатление, что он абсолютно непроницаем. Возможно, у него был слишком профессиональный подход к спорту.
Он прекрасно владел английским – лучше, чем я немецким! Он очень умён, но, по-моему, иногда не тем занимался. Глядя на него, я думал, что если бы у меня были его таланты, я бы действовал по-другому. Ты всегда хочешь победить, и мне не нравилось, когда он меня опережал, но дело не только в том, что мне не хотелось проигрывать. Я хотел противостоять его отношению к соперникам, которое мне казалось довольно циничным.
Но гонщик он искусный, так что соперник мне достался сложный, невероятно талантливый, быстрый и очень умный, если вспомнить, как он строил борьбу с соперниками. Можно сказать, что я был его первой жертвой. Хотя, на самом деле, его первой жертвой стал Айртон Сенна.
Однако он поразил нас всех, выиграв семь титулов. Никто об этом и помыслить не мог, даже Ален Прост. Но взгляды Михаэля на всё были совершенно не такими, как у остальных гонщиков.
Если говорить о Сенне, который стал моим напарником в 1994 году, то он был знаменитостью и при этом отличался особым обаянием. Он был настоящей звездой в том смысле, что всё, чем он занимался, создавало вокруг него этот ореол. Он полностью выражал себя через свою волю к победе, и люди это видели.
Он пришёл в Williams, чтобы побеждать, но то, что он увидел в команде, его встревожило. Возможно, он в чём-то был неправ, но, понимаете, ему было чуждо лукавство. Он был готов бороться за принципы справедливости: сделайте так, чтобы условия были справедливыми, а потом посмотрим, кто окажется лучше.
После того «чёрного уик-энда» в Имоле, когда погиб Сенна, я задумался об уходе из Формулы 1, но это было со мной не впервые. Тогда все об этом задумались. Я терял напарников и раньше. Мой отец, Грэм Хилл, тоже терял напарников, когда выступал в Формуле 1. Ты проходишь через эти переживания. Но я получал удовольствие от своей работы – чем бы я ещё мог заниматься?..
В те времена Формула 1 была иной. Не будем забывать, что у нас в Williams тогда работало около 150 человек. Судя по результатам различных исследований, оптимальный коллектив должен быть как раз таким по численности, и тогда каждый сотрудник ещё будет ощущать свою значимость. А сейчас в командах по 600 человек и больше, и добиться этого уже невозможно.
Это уже не назовёшь компанией счастливых людей, которые любят гонки. Сейчас организации переросли этот уровень, хотя нельзя сказать, что ставки возросли – вряд ли желание добиться успеха сейчас выше, но выше стал уровень инвестиций и затрат, которые несут компании.
На этом фоне роль гонщика несколько снизилась. В Mercedes не могут позволить, чтобы команда получила плохой PR – именно в этом самое большое различие. Технологии тоже стали совсем другими. Но гонщикам это нравится, они любят всякие кнопки и рычажки. В технологическом плане Формула 1 очень привлекательна, ведь это ещё и соревнование инженеров, которые тоже работают в условиях жёсткого прессинга, а эта сторона спорта недостаточно хорошо известна.
Разница ещё и в том, что коммерческая сторона теперь доминирует над чисто спортивной составляющей, тогда как в моё время на первом плане было именно соревнование гонщиков… Это важно, в этом суть спорта. Люди хотят видеть, как двое равных по силе соперников отчаянно сражаются друг с другом – будь то теннис, гольф, бокс или лёгкая атлетика. Но Формула 1 – забавный спорт, оценить сильные и слабые стороны которого всегда было трудно...
Команды выдвигают корпоративные требования, заботятся о позитивном имидже, поскольку в корпорациях не любят противоречивые моменты, они хотят, чтобы всё было хорошо, им нужна гармония. И это тоже своего рода противоречие, присущее Формуле 1…»
